Виктору Персику

Глухих ночей наперсник,
Персик,
Желаю я тебе, ровесник –
Любви! Наложницу из Персии,
чтоб золотые её перси
тебя ласкали, словно песня.
И чтобы скатерть-самобранка
встречала вас за гранью сна
гулянкой, русским хлебосольством,
но не из русского посольства,
поскольку бедная казна…
А настоящим и удалым
московских окон карнавалом…
Домой… Домой… Домой…
Рассвета веточкою алой,
Домой-домой-домой-домой –
на вороных конях, на шалых, –
где “Современник” и “Таганка”
ждут прямо за Москва-рекой…
Судьба – царица и служанка
подарит снова выход твой;
глаза в глаза – и только голос,
не шелохнётся даже волос,
где всё сливается в накале:
и зал, и сцена – зазеркалье…
А там, что будет!
Друг ты мой,
не всё ль равно:
нью-йоркский нищий
или московский городничий
пожмёт рукав души пустой,
тоскующий над пепелищем
забытой жизни… Жизни той

ты отдал всё. Ты мог ещё, –
но дней немое колесо,
враз опрокинуло лицо.
Оно теперь живёт одно
в бюро потерь.
Там. Далеко.
Москва. Садовое кольцо.
Пойди, проверь.,
Что пожелать тебе ещё,
ночей чужих наперсник,
Персик?
Ты можешь старые известия
читать для загнанных коней
или рассказы для детей
читать в ночи…
Но коль услышишь плачь луны –
в чужой ночи,
когда не можешь ты заснуть,
и ничего нельзя вернуть
на круги на своя, увы,
лекарств горючих не ищи,
чужое время не казни –
перенеси себя в Москву,
где тихо спит твоё лицо
и где московское крыльцо
ласкает снег…
И сон, как будто наяву,
коснётся век.

Прости…
Прости мне этот грех
и этот стих, из горьких тех,
для сирых сих,
для нас двоих,
здесь, на Гудзоне…
Пойдём и выпьем на газоне,
и вкусим радостей земных.

1999