Пойдём, покуролесим
по городам и весям;
по осени,
по проседи,
по памяти
той осени…

По памяти
по скошенной,
по памяти
разъятой.
По памяти
не прошеной –
по памяти
закатов…

По памяти прощения,
по памяти прощания,
что стелется, ложится
осеннею рябиною
на дорогие лица…

И длится

сон:
идём вдвоём
по осени, по просини
до золотистых просек…
А там, за пьяным лесом –
по убранному полю,
что без конца, как море
до самой вышины.

Напьёмся тишины,
и станут все обиды
ничтожны и смешны.
И надышавшись вволю,
по утреннему полю
пройдёмся колесом…

Вернёмся мы под вечер,
нас отутюжит ветер,
к своим уснувшим креслам, –
какой уютный хлам,
к вешалкам раздетым,
и к утренним газетам,
к газетам-парусам.

И к книгам –
в книжный храм.

И старый телевизор,
с улыбкой Моны Лизы,
войдёт и скажет нам,
что было воскресенье,
ну, просто – воскресение…
Последнее. Последнее.

Прости меня, отец,
за позднее прозрение…
Прости, отец.

1975