I.
Дней распахнутые лица
опрокинутого сна
и Ахматовой ресницы
выглянули из окна
той любви – длиннее жизни,
той любви, что снится век,
где сливаются хaризмы –
после смерти льётся свет…

Странно это и нелепо
заглянуть в глаза мечте,
опрокинутое небо
спит у Анны на плече.
Всё по правилам романа,
где сгорают жизни дни,
там у Моди и у Анны
страсти все воплощены –
музыкой стихов и кисти
в сладком пламени любви
зачарованно зависли
линии её спины…
…Тает лунный лик столицы,
где художник и поэт
продолжают веселиться –
потому что смерти – нет.

II.
Мой
Малыш
подарил мне
Париж
от подвалов
до крыш
и наполнил собой
каждый час –
жаждой рук,
жаждой губ,
жаждой ласк
Амадео…

День
упал
и парижского плена
обвал
обнимал нас
лиловою пеной;
и луна
опьянела,
мой друг,
Амадео…
День
устал
и весеннего неба
овал
засыпал
в глубине
синих глаз
Амадео…
Мой
Малыш,
я ждала тебя
целую жизнь;
мой художник,
ты спишь?!
Нарисуй меня,
нарисуй, Сатана!..
…с обнажённой спиной
невесомого тела,
Амаде..Ама…де…Амадео…

III.
И это небо
над Парижем
нашей любви
укроет тайну.
Тебя
я больше не увижу
и мои чётки
это знают…
Ночной вокзал
уходит в пропасть
нашей любви,
глотая слёзы,
чтоб навсегда
оставить
профиль
в стихах,
картинах
и на звёздах.
Себя сжигали мы
беспечно
на этом
празднике любви.
…как будто знали
будет вечность
хранить
наши шальные сны.
Я пронесла
нашу любовь
сквозь годы все
и все невзгоды,
сквозь боль утрат –
глоток свободы:
твоя любовь.
И обречённые судьбой,
моя любовь, мой Амадео.
Мы не расстанемся с тобой,
хоть время жизни отлетело.

2003